Писателю важно не «остановить мгновенье», а осмыслить
Анна Гранатова живёт в Москве, сейчас защищает диссертацию, пишет сама, преподаёт, занимается литературоведением. Олег Трушин – один из известных в России авторов, тема которого – природа в широком понимании слова. Сегодня у нас впервые, записки литературоведа. Думаем, что это будет интересно нашим читателям. Особенно тем, кто любит рассказы о природе и братьях наших меньших.
В свете погасших звёзд
Записки литературоведа
 Кредо выдающегося писателя Михаила Пришвина «будьте как дети!» начинаешь понимать, когда в твоих руках неожиданно оказывается текст современника, писателя-натуралиста, осознанно или неосознанно смотрящего на мир чутким зрением ребёнка.
Размышления
Для юного существа мир незнаком и огромен, и каждая мелочь приобретает необычайную важность. Взрослый оставляет вокруг себя многое незамеченным, пройдёт мимо там, где ребёнок остановится и удивится. Попробует прикоснуться рукой, ощутить и почувствовать. Потому детский мир богаче нашего, в нём есть звуки и шорохи, вкусы и запахи, к которым мы, вырастая, давно потеряли чувствительность.
Мы живём интеллектом и логикой, мы грамотно управляем эмоциями. В нашем мире с обрезанными частотами восприятия картинка мира строга и плоска, словно плазменный экран телевизора, и также, как идущие на телеэкране «новости», насыщена строго отформатированным видеорядом без вкуса и запаха.
Но мир – другой, объёмнее и красочнее. «Мир такой, каким его видят дети и влюблённые, всё остальное – от болезней», – последняя запись М. Пришвина в его дневниках, датированная 15 января 1953 года.
Возможно ли вернуть себе радость многомерного чувствования жизни, очищенного от хлама и мусора, набившегося в каналы восприятия за время «взрослой» жизни? Не будет преувеличением сказать, что возвращение к природе – один из лучших способов для этого? Вернуться к природе – почти то же самое, что вернуться в мир детства.
А давно ли мы, взрослые, бывали на природе? Да разве среди обугленных шашлыков и едкого дыма кострища разглядишь это? Дети изумляются вычурным вензелям инея на морозном стекле, белым гнездам облаков, застрявшим в вершинах сосен, хрупкому хрусталю наста, пахучим, с янтарными слезами еловым шишкам. Но до этой ли поэтики нам, взрослым, озабоченным сменой летней резины на зимнюю и ценами на пластиковые окна?
Фильтр ценностей нашего взгляда на мир телескопичен, мы не видим ни тонких стрел ландыша, пробивающихся сквозь бурую шубу прошлогодней дубовой листвы, ни потрескавшихся, словно обуглившихся, свитков берёзовой коры, с деловито снующими муравьями, но зато в нашем мире есть цены на нефть и сводки курса валют, война на Ближнем Востоке и террористы Северного Кавказа, пожары и тайфуны, дебаты и митинги, парламент и площади, акции, облигации, махинации. И, конечно же, в нашем телемире не только иной, нежели у детей, масштаб восприятия, но и тональность.
Сочтут ли взрослого человека нормальным, если он кормит с руки синиц с цепкими коготками и пушистых белок со смешными мордочками, если он способен часами слушать пение соловьёв в весеннем лесу и бродить вдоль речного, плещущего серебряной рыбой русла? В своей взрослой дальнозоркости мы теряем радость единения с природой и омертвляем этот храм, видя в лесу лишь кругляк с горбылём и прочие пиломатериалы, а на берегу озера – удобную для коттеджей зону. Мы теряем поэтику, вкус жизни и, отдалившись от живой природы, погружаемся в мир бездушных, ярких, модных, мёртвых вещей.
Находясь в лесу, мы уже не способны думать о самом лесе, а лишь о том, что надо сделать пару важных звонков, купить табуретки, сварить борщ, поставить компьютерную программу...
И очень мало кто из нас сохраняет в себе способность взглянуть на те же самые берёзы и осины другими глазами – маленького существа, не устающего изумляться постоянным открытиям волнующего, огромного, радостного мира.
«На иных берёзах, обращённых к солнцу, появились серёжки золотые, чудесные, нерукотворные. На других только наклюнулись почки, на третьих – раскрылись. И уселись, как удивлённые всему на свете, маленькие зелёные птички. Там на тонких веточках сидят, вот там и там... И всё это нам, людям, не просто почки, а мгновения. Пропустим – не вернутся. И только из множества множеств кто-то один счастливец, стоящий на очереди, осмелеет, протянет руку и успевает мгновенье схватить». Это слова Михаила Пришвина. Остановимся на миг в своей ежесуточной суете и задумаемся, а успеваем ли мы схватить это радостное мгновение, или пробегаем мимо?
Для писателя-натуралиста мир огромен и неисчерпаем. В этом мире каждая мелочь, обладающая внутренней гармонией, приобретает необычайную значимость, будь то дрожащий на ветру золотой монетой осиновый лист, или молодые, изумрудно-зелёные еловые побеги. Из таких мелочей создаётся объёмный мир, в котором есть цвет, вкус, запах и звуки. И в таком мире, насыщенном излучением любви, появляется вкус к жизни.
Учителя
В мире живой природы философии и мудрости подчас больше, чем в мире человеческой. О том, что людям следует морали и этике учиться у природы, убеждает нас писатель Виктор Астафьев, творчество которого наряду с пришвинской поэтикой стало ещё одним ориентиром для Олега Дмитриевича Трушина. Любопытно, что образ «Звездопада» стал символом и для него (одну из своих повестей он озаглавил «Под счастливой звездой»), и для его учителей в прозе – М. Пришвина и В. Астафьева. Вот как этот образ звучит в философской миниатюре «Слово-звезда» («Корабельная Чаща») М. Пришвина.
«В каждой душе слово живёт, горит, светится, как звезда на небе, и, как звезда, погасает, когда оно, закончив свой жизненный путь, слетит с наших губ. Тогда сила этого слова, как свет погасшей звезды, летит к человеку на его путях в пространстве и времени. Бывает, погасшая для себя звезда, для нас, людей, на земле горит ещё тысячи лет. Человека того нет, а слово остаётся и летит из поколения в поколение, как свет угасшей звезды во вселенной.»
А вот тот же образ погасших звёзд у В. Астафьева в рассказе «Звездопад»: «В яркие ночи, когда по небу хлещет сплошной звездопад, я люблю бывать один, в лесу, смотрю, как звёзды вспыхивают, кроят небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из низ давно погасли, ещё задолго до того как мы родились, но свет их всё ещё идёт к нам и сияет». Эта цитата у В. Астафьева иллюстрирует историю давно ушедшей, но всё ещё светящейся в сердце звёздным светом любви.
Впрочем, разница между видением мира у Астафьева и Пришвина весьма ощутима. Если у Пришвина картины природы наполнены лиризмом радости, то у Астафьева природа показана через контекст людского социума, подчас грубого, несправедливого, озверелого. Нередко это антитеза, противопоставление, контраст.
Достаточно вспомнить цикл сибирских рассказов «Царь – Рыба»: фотоснимок этноса, погружённого в дикий, северный, таёжный мир, в котором «позитив» – природный и «негатив» – человеческий. Не случайно Астафьев одну из своих лучших повестей о старообрядческом посёлке кержаков посвящает автору «Соти», «Пирамиды» и «Русского леса» – Леониду Леонову, чьи ботанические познания удивляли профессиональных биологов, а глубина философской мысли стремилась объяснить устройство мира человеческого через призму жизненных ритмов Вселенной. Образ астафьевского цветка – Стародуба из повести об охотнике и посёлке староверов – как нельзя лучше соответствует характеру Олега Трушина, в этом образе чувствуется и сила, и таинственная старина, и тонкая, ранимая душа художника.
Таким образом, двигаясь от пришвинской красочной метафоры, благоухающего разнотравьем весеннего леса, проходя сквозь сочные, набирающие тяжесть осеннего золота эпитеты астафьевской этики соотнесения мира людей и мира природы, для исследователя-натуралиста намечается вектор творческого развития в сторону философского поиска каузальных и аксиологических основ гармонии человеческого жизнеустройства сквозь призму аналогий счастья в Природе и Вселенной.
О творчестве Олега Трушина
В создании художественного образа Олегу Дмитриевичу удалось избежать эпигонства, распространённого у молодых авторов нередко ориентированных на «калькирование» готовых метафор. Творческая интуиция автора сразу же подсказала ему, что сочная изобразительность стилистических приёмов не самоцель, а средство, и существует прежде всего для обрамления оригинальной мысли. Именно в этом случае способно сработать творческое кредо, озвученное М. Пришвиным : «Писателю нужно чутко слышать тон времени, но идти по своей тропе».
Для художественной специфики рассказов Олега Трушина характерно сочетание просторечной, архаичной, диалектной лексики, охотничьего жаргона и лирично-повествовательной тональности. Любимым художественным приёмом в живописании природы у Олега Дмитриевича остаются олицетворение и аллегория.
Вот несколько наиболее характерных стилистических оборотов из рассказа «Зазимье» (см. в авторском сборнике «Под счастливой звездой», М, 2013, сс.160-164).
«С раннего утра дружной стайкой синички за окном кружат, (...) шебуршатся в пазухах углов. Знамо дело, таскают паклю для утепления своих убежищ. Прогоняй – не прогоняй, а дело своё все равно сделают. Умыкнут самый некрепкий жгутик пакли, истребят его для мелких нитей и унесут на зимние квартиры. Зазимье. Схолодало. (...) А за оконцем – пустота, серость измученного дождевыми тучами неба, тяжёлая хмарь ночных сумерек, цепляющихся за утро. (...) Измотали дожди небо. Зазимье – первый шажок зимы. Идёшь по лесу, а он словно в глубокой задумчивости пребывает. (...) Лес в эту пору тишину на себе держит. Сырость глушит шаги. Воздух пропитан влагой. Твёрдый чернотроп! Сочным изумрудом выткался на болотине мох-сфагнум. Безмерно спокойное утро, даже гарковня одинокого ворона в кроне старой сосны не нарушает покоя зазимка. (...) Птичья мелюзга шустрит в кронах ольх, – то ли греются от холода, то ли отыскивают пищу. (...) Ранние сумерки в крепких объятиях держат ночь».
Но даже ювелирно выполненные стилистические конструкции не обладают в полной мере художественной ценностью, если они нарисованы рукой абстракциониста и лишены биения живой мысли. Изящество фразы и вычурность лексики – всё равно что сплав редкоземельных металлов – сложный, дорогой и бесполезный.
Простое железо, банальный металл, подверженный ржавчине, по крайне мере пригоден к отливке и ковке, способен пробивать, удерживать, скреплять, резать. И потому привычная железяка обладает ценностью большей, чем с трудом добытые ванадий и молибден, палладий и родий, которые, лишённые в своём конгломерате обязательного простого элемента, превращают сплав редкоземельных драгметаллов в ни на что не годный в деле обломок.
Секрет писательского творчества подобен секрету булатной стали. Иногда мысль, озвученная автором, довольно проста и хорошо нам знакома. Но без этой мысли самая эффектная стилистическая архитектоника рухнет подобно зданию без фундамента.
Без обязательного элемента мысли – этого «железа» писательского труда, никакие «редкоземельные металлы» не создадут чудесного клинка, способного резать металл и шелк, не тупиться и не ржаветь, а останутся лишь нагромождением метафор, редко употребительной лексики, поговорок и диалектизмов.
В своём творчестве автор прошёл непростой путь от «поиска редкоземельных элементов» до закалки клинка, многократно экспериментируя с соотношением различных элементов художественного сплава между собой, создавая различные по своей эстетической силе, насыщенности и завершённости, образы.
Но важно, что Олег Дмитриевич придерживается важнейшей творческой установки, «окружающий меня мир и моё место в нём». Именно так жизнь воспринимают дети, китайские мудрецы и японские художники. (В то время как взрослея мы, утрачивая поэтическое видение жизни, придерживаемся обратного, западно-философского, фрейдистского принципа, «я – как центр всего мира»).
Творческая установка чуткого наблюдателя и постоянная работа над расширением философских областей познания и осмысления мира позволяет Олегу Трушину делать всё новые и новые художественные открытия, открывая перед собой бесконечно притягательные писательские горизонты.
Анна ГРАНАТОВА,
литературовед
 Машина, резко сбавив скорость, притормозила. Эко, какое дело! Впереди была развилка дорожная. Обычный перекрёсток, вроде бы и непримечательный, не отличающийся от многих других, что раскинулись на всём протяжении бесконечной автомобильной дороги. Проедешь – и забудешь. А впереди уже новый маячит. А этот разве что посерьёзней с виду – широкий разъезд с массой дорожных знаков.
На перекрестке судьбы
Проезжаю я этот перекрёсток практически каждый выходной день, когда езжу в родительский дом, и каждый раз вижу одну и ту же картину. Стоящую на обочине дороги небольшую лохматую собачонку-дворнягу. Она пристальным взглядом провожает снующие туда-сюда большие и малые машины, иногда добродушно повиливая им хвостом-баранкой, а то и припускаясь за замедлившим свой бег автомобилем, пытаясь со всей собачьей прытью настигнуть... и мало-мальски пробежав с десяток-другой метров, вновь возвращается на своё прежнее место, продолжая упорно кого-то ждать.
Иногда, видя одиноко сидящую на перекрёстке собаку, машины останавливались и, подкинув что-нибудь съестное псу, уезжали прочь в неизвестном направлении, оставляя дворняжку одну среди соснового бора на распутьи дорог. Летели дни, бежали недели, проходили один за другим месяцы, сменяя времена года, а лохматая дворняжка по-прежнему не сходила со своего перекрёстка. До ближайшей деревни было рукой подать, видны окраинные избы. Ан нет! К людям не шла. Может быть, и приютил бы кто! Нет, своего хозяина ждала. Родного. Помнит его – не в обиде. Может быть, подбросил кто или сама приблудилась и вышла на этот бойкий лесной перекрёсток? Кто знает? Сама не скажет, точно.
 Кто-то из жалости, как только началась зимняя стужа, смастерил бездомной конуру и поставил её прямо на обочине перекрёстка. Припорошило как следует боковинки, замела пурга собачий дом. Не идёт в него дворняга! Наверно, не руками любимого хозяина сделан. Запах не тот. И по-прежнему выжидающе посиживает на обочине и в погожий день, и в липучую пургу, и в зябкий дождь.
Судьба. Что собачья, что человечья – непредсказуема, как весенний день. То солнышко высветит, то непогодь разыграется. На судьбу пенять – дело неблагодарное. Этот бездомный пес, в общем-то как с первого взгляда кажется, безмятежно сидящий на перекрёстке – перекрёстке своей судьбы.
Но кто знает, какая из этих дорог приведёт его в тёплый дом? Знал бы наперёд – не сидел бы тут, не заблудился бы! Вот и у людей так бывает, бросит жизнь на перекрёсток судьбы и поступай как знаешь! Правильно говорят «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». А я бы еще добавил, «и от перекрёстка судьбы». Бывает, глянет цыганка карими глазами на руку человека, посмотрит внимательно, потычет пальцем в ладонь на перекрёсток линий – мол, вот он, судьбы перекрёсток, недобрый знак, но так Небу угодно! Так и жизнь человеческая: «притормозит» на перекрёстке судьбы – и дальше, в путь за судьбинушкой!
Перекрёсток. Распутье дорог. У каждого в жизни свой перекрёсток судьбы – лихой и не очень. И Боже упаси, если «куда кривая вывезет». Лучше подождать и осмыслить на обочине выбор пути. Вспомним васнецовского «Витязя на распутье». Перекрёсток, он и на картине перекрёсток. За этим поворотом – судьбы поворот!
Олег ТРУШИН
Голод
  Стояла морозная звёздная ночь. Низкая луна светила нарождающимся полумесяцем, скрываясь за грядой ближнего леса.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел человек. Шум у овчарни привлёк его. Было слышно, как шарахались в хлеву овцы, потревоженные кем-то. Подойдя к двери овчарни, он увидел разрытый снег у нижних брёвен и комья стылой земли, выброшенные наружу. Волки! Человек осмотрелся. Но стая уже уходила к лесу. Как только скрипнула дверь избы, волки тотчас поспешили от опасного места.
Волки пошли зимником в сторону ближней засеки, где вот уже которую неделю работали лесорубы. Днём, находясь на лёжке у овражистого берега реки, волки слышали громкие людские голоса, рёв бензопил и стук топоров, слышали, как валились наземь спиленные деревья. К вечеру лесорубы уезжали. Их увозила большая машина, которой были совсем нипочём глубокие снега. Она громко ревела мотором, пробираясь снежной дорогой в глубь леса.
С краю самой большой вырубки среди свежих, пахнущих смолой пней, у груды спиленных сосновых стволов находилась рабочая бытовка. У потухшего костра на пне стоял чёрный от копоти чайник, были брошены наземь едко пахнущие гарью и соляркой тряпки.
Волки, с минуту-другую потоптавшись на краю вырубки, ещё раз остановились у костровища, а затем подошли к бытовке. Запах человека держал волков в напряжении. Но ноющее чувство голода одолевало хищников.
Черныш, как и все волки, искал пищу. Мясо того кабана-сеголетка, что задавила стая у реки, уже давно переварилось, да и досталось ему на том пиру совсем немного. В желудке от голода давила острая боль. Его уже мало интересовала стая, такая же голодная, и каждый волк в ней, испытывая природное чувство самосохранения, думал о том, где можно насытиться.
Там, где лесорубами были расставлены пеньки под стулья и стол, была вырыта потайная яма, в которой хранились продукты – хлебные буханки, куски сала. Яма была прикрыта сосновой каткой, сбитой стальными скобами.
Запах съестного, хранимого в яме, тотчас привлёк волков. Почуяв в земляном тайнике пищу, Черныш, как и другие волки, принялся настойчиво грызть выстуженные морозом брёвна, что прикрывали яму. Иногда его зубы впивались в стылую землю.
Ворон, частенько прилетавший на бивуак лесорубов, заприметив волчью стаю, пролетел мимо, тревожно гакнув на просыпающийся зимний лес.
Два молодых волка-переярка не знали о том, что на их пути опасность – яма, тщательно сокрытая еловым лапником, над которой на толстом суку ели было подвешено мясо – бараньи рёбра. Секунды, и проламывая еловый лапник, тщетно цепляясь лапами за настеленные жердины, оба переярка провалились в роковую для них бездну. Глубокая яма не давала ни малейшего шанса спастись. Всё произошло на глазах у всей стаи. Волки тотчас отступили от ловушки. Теперь уже запах баранины не был так манящ и томителен. Это был запах гибели, уготовленной для волков человеком.
Помочь переяркам уже было нельзя. Когда стая уходила, то волки слышали, как в яме жалобно скулили оставшиеся погибать собратья. Это была плата за торопливость и жажду лёгкой добычи.
Несколько дней пробыли переярки в яме. Обессилившие от попыток освободиться, голодные, они царапали и грызли стылую землю. Их застрелили подошедшие к яме охотники, и уже достав бездыханные тела хищников, подвязав за лапы к кольям, унесли в деревню на показ местным жителям.
Повинуясь врождённому инстинкту страха перед человеком, волки ушли далеко из этих мест. Они уходили ни с чем. Озлобленные и голодные. А люди видели многочисленные волчьи следы, озирались вокруг, пытаясь увидеть хищников. Кто-то даже попытался пройти по волчьим следам, уходящим в глубь леса, но, решив не рисковать, вернулся назад.
Больше недели голодала стая, покуда на лесной вырубке волки не наткнулись на тушу павшего лося и продержались у ней более двух суток, оставив от лося изодранную шкуру и растасканные по вырубке кости.
Иллюстрации (графика)
Вадим ГОРБАТОВ
Лучше быть последним среди волков, чем первым среди шакалов
Мудрость северокавказских горцев.
Обложили меня, обложили!
Но остались ни с чем егеря!
В. Высоцкий
В окладе
О волчьей стае хорошо знали жители окрестных деревень. Долго готовились охотники к её истреблению. Искали волчьи следы – переходы, находили тропы стаи и наконец приметили, что волки стали часто останавливаться на отдых в плотном ельнике.
Оклад готовили наскоро. Флажили с двух сторон, чтобы управиться засветло. Осторожничали, не нарушали покой леса, зная тонкое волчье чутьё. Тихо, боясь стронуть стаю, опутывали ельник шёлковой верёвкой с нанизанными на неё красными тряпицами, прихватили часть вырубки, окрайку верхового болота, где накануне один из охотников и наткнулся на волчью тропу, что тянулась под покров ельника.
Волки могли стронуться с места в любую минуту, поэтому с окладом решили не медлить. У поля свернули снова к вырубке, обогнув берёзовую рощу. Глубокий снег осложнял ход по лесу, проваливая лыжню. На вырубке лыжи то и дело путались в берёзовом мелятнике. Окладчик, шедший вторым, без конца поправлял верёвку с флажками. Очень торопились. Красные тряпицы были приметны на белом снегу. При лёгком дуновении ветра они начинали трепыхаться, словно живые. Но самое главное – они держали человеческий запах.
Иногда из-под лыжни, взметая снеговую пыль, поднимались тетерева или рябчики. Выпорхнув из своего снегового убежища, они усаживались на ветви ближайших деревьев, но, увидев людей, срывались с места и скрывались в густоту леса. Стайки мелких птиц шумно кочевали в поисках корма: хохлатые синицы, поползни, пищухи – всех сплотила зима. Стронутый окладчиками из елового валежника заяц-беляк на больших махах, утопая в рыхлом снегу, в секунды перемахнув просеку-волок, скрылся в еловом подросте старой вырубки, сбивая с еловых лап снежные комья. Глухарь, кормящийся хвоей в кроне одной из сосен, заслышав людей, шумно забил крыльями и спланировал в лесную чащу.
За полчаса до окончания оклада начал подниматься верховой ветер. Застонали кроны деревьев, зашумел лес. Флажить закончили уже под начавшуюся пургу, но дело было сделано, и теперь нужно было ждать наступления утра. Волки были в окладе. |
