ТРИ ДНЯ хозяйничал в округе дождь, не выпуская людей на сенокос, а скосившим травы все глубже загонял в души тревогу... Люди то и дело поглядывали на прохудившееся небо, надеясь отыскать там хоть какие-то обнадеживающие приметы ясной погоды. Лишь вечером намекнуло закатывающееся за горизонт солнце, мол, завтра обойдется без дождя; и птицы своим поведением этот намек подтвердили.
Бабочка-либочка села пообедать И открыла для меня источник вдохновения
В отличие от человека истосковавшиеся по влаге огороды в эти дни с наслаждением впитывали дождевые струи; заметно в росте прибавило все, что могло напиться воды; особенно же повеселели цветы. ОСВОБОДИВШЕЕСЯ от дождевых туч солнечное утро четвертого дня щедро дарит людям свою радость. Достается и мне веселый солнечный зайчик, и я тут же спешу на дачу – к цветам, бабочкам да жучкам-паучкам. В дождь прятавшиеся по своим уголкам, они, как виделось мне, устроят сегодня представление по случаю окончания водной блокады. У двух маленьких прудиков на даче, что всего в трех минутах ходьбы от нашего дома в деревне, встречает меня уже раскрывшимися цветками ярко-желтая ишольция, протягивает мне их, чтобы я с каждым поздоровался, поговорил, и я восторженно отмечаю случившиеся тут и там перемены. Первая белая лилия распустилась; в окружении ишольции и других цветов смотрится она королевой на царском балу. Слегка покачиваясь, свысока посматривают саранки, в еще не высохших росинках на причудливо изогнутых лепестках отражается множество солнышек. Вытянувшись рядком, гордо смотрятся сиреневые и синие цветы дельфиниума многолетнего, стоят стенкой – никак взглядом не обойти. Обособленно кружочком разместившиеся у прудика утренней прохладе радуются желтые энотеры; множество васильков в ярких платьицах разных расцветок дополняют дачный ковер, удачно сочетаясь с турецкой гвоздикой. Большая родня у этого семейства: алые, бордовые, розовые, розово-белые, ало-розовые шапки турецкой гвоздики почему-то особенно впечатляют бабочек-крапивниц. МНОЖЕСТВО РАЗ ВЕСНОЙ и в июне пытался я сфотографировать греющихся на солнышке крапивниц, но они так и не подпустили меня настолько близко, чтобы можно было посмотреть на них «глаза в глаза». Присядет крапивница на секунду на цветок ли, на теплый ли камешек или горячую стенку деревянной избушки, подождет, пока начну приближаться, и взлетает, быстро меняя высоту и направление полета. Только бабочкой став, смог бы я полететь вместе, поиграть, как это они часто делают. Но не дана человеку способность перевоплощения, поэтому я лишь восхищенно любуюсь крапивницами. Особенно хороши они с развернутыми крыльями: красный с черным рисунок – будто развевающееся платье кружащейся в задорном танце русской красавицы. Вероятно, проголодавшиеся в дождливые дни крапивницы сегодня не очень хотят обращать на меня внимание, недосуг им бояться меня, и я это благодарно подмечаю. И тут же замечаю: севшая на турецкую гвоздику бабочка кружится, то и дело наклоняясь. Это напомнило мне раскланивающегося на арене цирка клоуна: повернется в одну сторону – наклонится, повернется в другую – опять наклонится в приветствии. Любопытство овладевает мной; я тихонько, в полшага, приближаюсь, а крапивница, к радости моей, не реагирует, продолжает свой волшебный танец. Отложив фотоаппарат, чтобы не мешал, едва дыша, уже опустившись на колени, несколько секунд наблюдаю за поведением бабочки, потом, совсем осмелев, пододвигаюсь и замираю в каких-нибудь пяти сантиметрах от гостьи. О! Это надо видеть! Это надо чувствовать, чтобы в полной мере понять неописуемое состояние моего восторга! Вращаясь и по-прежнему регулярно наклоняясь вплотную к цветку, крапивница – так во всяком случае кажется – смотрит на меня, задерживаясь иногда, чтобы получше рассмотреть мое лицо. Я едва перевожу дыхание и снова замираю, боюсь, вспорхнет моя бабочка. Но она, и это чудно, перестает двигаться, тоже замирает. Потом я вижу, как она удобнее расставляет все четыре ножки, запускает хоботок в цветок и быстро-быстро собирает пыльцу с тычинок – сначала одной, потом другой, третьей. Тычинки едва заметно подрагивают и остаются без пыльцы, словно оголенные. Бабочка заканчивает сбор, распрямляется, и тут я вижу невероятное: крапивница, это чудо природы, словно очищает свою головку от пыльцы! Мне кажется, она пыльцу поедает, и при этом смотрит на меня, довольная. Любуюсь ее миниатюрными глазками, рассматриваю хоботок, два усика и стройные высокие ножки, покрытые редкими крошечными волосиками; они тоже в пыльце. Прилетает вторая бабочка; несколько мгновений я вижу их рядом, но та, новая, запустив хоботок в один цветок, потом в соседний, понимает, что опоздала, и улетает ни с чем; я даже не провожаю ее взглядом. Мне интересна сейчас сидящая передо мной и наслаждающаяся жизнью. Вот она поворачивается; наши взгляды снова встречаются. Я опять не дышу: посиди, прошу, еще немножко, расскажи о себе молча, крапивница! Она несколько раз поднимает и опускает крылья, будто проверяя перед взлетом их рабочее состояние, а может, и прощается со мной таким образом. Секунда, и крапивница взлетает, а я слежу за ней, не поворачивая головы, чтобы не спугнуть других, возможно, собравшихся сесть рядом со мной. Знакомая моя бабочка облюбовала цветок сантиметрах в двадцати, но тут же устремляется за товаркой; они кружатся в полете и скрываются за избушкой. Сегодня, чего не случалось ранее видеть, настоящее пришествие крапивниц; мои глаза буквально разбегаются. Я осторожно возвращаюсь за фотоаппаратом и готовлюсь к съемкам. Выбираю среди нескольких бабочек крайнюю от меня и начинаю сближение. Она или не замечает меня, или решает посмотреть, кто же такой большой ее рассматривает. Ближе, еще ближе; я присаживаюсь на колени и по обыкновению теперь стараюсь не шелохнуться, замерев. Новая знакомая стоит ко мне боком; я замечаю под мордочкой малюсенькое колечко, шучу, мол, оно для того, чтобы в случае необходимости тащить крапивницу на сцепке… Но тут колечко начинает расправляться по спирали, вот уже она похожа на тыквенный усик, такой же нежный и тонюсенький, а потом и совсем вытягивается ниточкой. Ба! Да это же хоботок! Прилетела, развернула, а перед отлетом снова свернет колечком! Крапивница запускает хоботок в цветок, собирает нектар, и тут я, наконец, начинаю фотографировать! Бабочка не спеша демонстрирует свою работу, и, убедившись, что сделала ее чисто, без огрех, приветствует меня крылышками и улетает. Придя в себя от удивительного утреннего общения с крапивницами, смотрю на часы – пора же браться за работу – и удивляюсь: прошло не более пятнадцати минут! Этой подзарядки мне хватит на весь июльский день. Завтра я снова приду сюда, своему источнику вдохновения. Посижу у прудика, наблюдая за лягушкой – вон как она удобно пристроилась у камешка, греясь на солнышке.
Времена года. Зима.
К Бурану я не вышел БЕГАЛ Буран по крыше, веселя меня и дразня! Я хотел бы к нему, но не вышел. А, может, и вправду, зря? Может, играли бы вместе на доме с Бураном вдвоем… И, пожалуй, хватило бы места на крыше и в сердце моем!
Сухой лист ПРИРОДА часто пищу нам дает для размышлений – хотя бы листья демонстрируя сухие, что на ветках задержались до весны; как будто бы в гербарии хранились. И дали человеку возможность себя к весне на веточке увидеть и удивить стойкостью его своей. В таком листочке каждом своя скрытая история живет – попробуйте понять, сказать хотели что тебе, и, может быть, другому человеку рассказать. Важно на примере показать живительную силу засохшего листка, чтоб устоять суметь такой же вот зимой суровой нам, не растеряв не только силы, но и веру.
Морозко БЫЛ в походе за деревней – хотел увидеть, как январем заснеженные горы там зачем-то солнцу подставляют спины! И я – нисколько не шучу, нос к носу встретился с Морозко! Он радостно приветствовал меня, будто мы знакомы были с ним давно! Мороз с утра стоял такой бодрящий, и вся долина залитой казалась неправдоподобно синеватым светом волшебства! На память отломил себе кусочек сказки этой я, в кармане спрятал, чтоб поближе к сердцу, и прознала чтоб моя душа, насколько природа наша хороша. Все, что видел я, – от деревни километрах в двух каких-нибудь, не дальше! Я знаю, где теперь живет Морозко!
Скорая вода… ПОГОДА, так хорошо установившаяся в начале зимы, стоит хмурая. В воскресенье пошел на островок, но солнца не было, фотографировать не получилось. Но зато с удовольствием побродил по глубокому снегу, дошел до реки, послушал ее журчание. Когда на воде лед, образовавшийся у торчащей коряги или упавшего по осени тополя, звуки у нее другие, не такие, как летом или осенью. Вода словно торопится что-то сказать, проносясь мимо. Как скорый поезд, который не собирается остановиться – стучат колеса на стыках, и невозможно подобрать под эти звуки слова. То же и с рекой. То глухие голоса издает вода, то звонкие, ритм быстрый и сбивчивый; вслушивайся – не вслушивайся, не понять. И вода тёмная проносится, не удается деревьям увидать свое в ней отражение, лишь непонятные какие-то силуэты-линии корявые. Может, потому что холодная вода, замерзшая, в жизнь веру потерявшая? Мечтает поскорее укрыться подо льдом? Но нет пока льда, он лишь понемногу наступает с берега, и кое-где навис, укрытый свежим снегом, не решается продвинуться вперед, остановился в раздумье – стоит ли к другому берегу стремиться? Так и человек, случается, остановится на распутье: вроде, зовет мечта, зовут дела, но далеко до цели, и сомнения одолевают, сковывает нерешительность все действия. И такой же холод овладевает, как проносящаяся темная вода, холодная уже такая, что руки ломит, если в речку сунуть...
