№5 (185) 2011 год / 34 страница

Dum Scribo, Spero
Пока пишу, надеюсь

С Сергеем Горбуновым удалось познакомиться во время майской международной конференции в Новосибирске «Журналистика – категория нравственная». Вот что интересно. В настоящее время многие не признают за журналистикой права на нравственность, да и ее саму – тоже. Конечно, это верно для части журналистов, но не для Сергея Горбунова. Можете мне поверить, что для него и тысяч наших коллег журналистика – категория нравственная. Прочитайте его рассказ, там вроде бы и слова этого нет, а... Прочитайте!

Открытая форточка
Сквозняк ворвался с лестничной площадки в открывшуюся входную дверь квартиры, пронесся сквозь прихожую, промчался по коридору и влетел в зал. Он крутнулся юлой на скользком, отполированном паркете и нажал на форточку так, что ее створки с треском распахнулись. Протискиваясь в этот проем, поток воздуха подхватил испуганно взлетевшего с трюмо волнистого попугайчика и увлек его за собой. Это было так быстро и неожиданно, что ни птичка, ни ее хозяйка не успели опомниться. Попугайчик слышал, как она кричала ему вслед, умоляя вернуться назад, но, спеленатый тугими струями сквозняка, он не мог этого сделать.
Между тем поток воздуха, вырвавшись на простор, подбросил измятую им птичку вверх и мигом куда-то пропал. Замахав быстро крыльями, чтобы не грохнуться вниз, попугайчик завертел головой, силясь понять, где он очутился. Все вроде было знакомое и в то же время — иное.
Прежде не раз, налетавшись в комнатах, он усаживался в зале на подоконник и с высоты четвертого этажа разглядывал сквозь оконные стекла то, что было за ними. Он видел солнце, медленно проплывавшее над крышами домов и затем куда-то прятавшееся. Облака, которые никогда не были одинаковыми.
Видел попугайчик людей и машины, снующие внизу, а также дома, стоящие сбоку и напротив. Все это было за стеклом и напоминало коробку с «окном», у которой вечерами усаживалась семья, наблюдая, как в этом ящике двигаются машины и люди, плывут облака, а меж деревьев летают птицы. И среди них большие и маленькие, ярко раскрашенные его сородичи.
Прожив на свете три года, попугайчик научился отличать по изменяющейся яркости солнца и по убранству растущих внизу деревьев лето от зимы, а весну от осени. В первый год, попав в эту квартиру весной, он пытался вырваться на волю. Но, больно ударившись несколько раз об оконное стекло, понял, что ему его не одолеть, а проемы форточек хозяева предусмотрительно затянули мелкой сеткой.
Поэтому, смирившись со своей долей, летун с зеленым волнистым оперением ограничил свое жизненное пространство клеткой и стенами квартиры. По ней ему иногда разрешали летать, поощряя таким образом за веселый нрав и болтливость, а больше всего из-за желания непосредственно пообщаться с умной птицей, которая любила восседать у кого-нибудь из домочадцев на плече, старательно выговаривая заученные слова.
Так было бы и в этот раз, но после прошедшей зимы хозяева решили сделать генеральную уборку с мытьем и покраской окон и сняли с форточек сетки. Для попугайчика это, а больше нежданное вторжение сквозняка, стало мигом удачи.
И вот теперь, часто взмахивая крылышками в напоенном теплом и запахами первоцветов майском воздухе, он не мог сообразить, что ему дальше делать. За него это решили горластые воробьи, спикировавшие со старого тополя, растущего посреди двора. Громко чирикая, они налетели на диковинную птицу.
Не единожды зимой, усевшись с обратной стороны окна квартиры, где жил попугайчик, воробьи видели его и даже, споря меж собой — кто это там такой зеленый и с клювом-крючком, не раз звали к себе чужака на улицу, чтобы все выяснить. Однажды они раскричались так, что привлекли сороку, которая, растолкав воробьев, уселась рядом с ними. Склонив голову набок, она долго рассматривала то ли неведомую синицу, то ли крашеного воробья. Но так и не придя ни к какому выводу, попыталась клюнуть возмутителя птичьего спокойствия. А когда стекло помешало ей это сделать, к вящему удовольствию воробьев, в досаде улетела.
И вот теперь, наседая на попугайчика со своими вопросами и навязчивым предложением знакомства, они заставили его стушеваться и рвануться к противоположной стороне двора, в молодую зелень берез. Сделав это, зелененькая птичка потеряла окно, из которого доносился голос хозяйки, и даже дом, где прежде жила.
От неожиданной смены обстановки и страха перед неведомым она забилась в гущу березовых веток, маскируясь среди изумрудных клейких листочков, предоставив воробьям, облепившим соседние ветки, кричать до хрипоты. Но тем это скоро надоело. К тому же приехавший во двор мусоровоз начал опорожнять в свое нутро содержимое переполненных бачков, и воробьи ринулись вниз, чтобы чем-нибудь поживиться.
Попугайчик тоже проголодался, но, боясь, что крикливая стая вновь атакует его, еще сильнее прижался к ветке, на которой сидел. Так прошло несколько часов. За это время беглец успокоился и даже воодушевился в своем убежище. Теперь он уже с интересом рассматривал то дворовое пространство, в которое попал. Это был новый, неизведанный мир, который пугал и в то же время манил.
Увлекшись созерцанием того, что происходило внизу, попугайчик сам не заметил, как начал произносить слова. И это его чуть не погубило. Рыжий кот, гревшийся под березой, чутко повел ухом и поднял голову вверх. Его сощуренные зрачки пронзили взглядом крону березы и уперлись в зелененькую, говорящую, как человек, птичку.
Кот однажды уже съел такую же, когда его хозяева опрометчиво обзавелись пернатой живностью, и теперь рыжий охотник медленно, но целенаправленно стал взбираться наверх.
Попугайчик увидел его, но, не пуганный, не испытал страха: мало ли кто и где гуляет? Он, наоборот, зашагал поближе к стволу березы, чтобы лучше рассмотреть незнакомца. От верной гибели наивную комнатную птаху спасли зоркие воробьи, которые узрели своего рыжего врага, крадущегося к жертве. Они налетели гурьбой: одни начали с сердитым чириканьем летать вокруг кота, а другие кричать незнакомцу, чтобы он поостерегся. Хотя попугайчик не понял их, но поднятый ими шум и атака на шипящего от злости рыжего с хвостом заставили его вспорхнуть и полететь прочь. Часть воробьиной стаи увязалась за ним, но вскоре отстала.
Неизвестно, сколько бы так летел беглец, но тут на его пути встретилась стая голубей. Этих степенных, тихих птиц попугайчик знал, живя в квартире. Они, как и воробьи, тоже прилетали погреться на карниз оконного проема. В отличие от воробьев голуби при виде его, попугайчика, никогда не поднимали галдеж, а лишь разглядывали его и тихонько ворковали. Поэтому когда голуби уселись на крышу двухэтажного дома, а затем поодиночке стали влетать в открытое окно чердака — попугайчик последовал за ними. Он уселся на какой-то ящик неподалеку от входа и задремал, хотя сильно хотел есть...
...Комнатная птаха не раз просыпалась, так как майские ночи были прохладными, и даже затишье чердака не спасало изнеженную птичку от холода. В такие минуты, взъерошив перья, попугайчик вспоминал свою клетку на комоде, квартиру и хозяев, кормивших его с рук. И тогда его маленькое птичье сердце совсем по-людски сжималось в комочек, и если бы у него были слезы, то волнистый попугайчик, наверное, заплакал бы. Он даже попытался представить свой обратный путь до форточки былой квартиры. И, на удивление, вспомнил, как к ней лететь.
Но тут на память пришли и обиды, когда вечерами его, разговорившегося, вместе с клеткой накрывали темной тканью, чтобы он перекрыл «фонтан» своего красноречия и спал. И так, в темноте и духоте, он, желавший порадовать хозяев, сидел до утра. Пока они, проснувшись, не решали, что пора снять накидку с клетки и покормить попугая. Вспоминая это, зелененькая птичка вздрагивала всем своим тельцем от возмущения.
...Весенний рассвет занялся быстро. Голуби, воркуя, вылетели на крышу дома погреться под лучами восходящего солнца. Там же расположился и попугайчик. А затем вместе со своими новыми знакомыми полетел на кормежку. Они приземлились возле мусорных бачков.
Попугайчик, прежде пичкаемый овощами и фруктами, семенами злаков и других растений, привыкший, чтобы его потчевали насекомыми, творогом и кашей, теперь жадно клевал на земле что-то из остатков съестного и был доволен.
Он жил сам по себе: захочет — начнет есть, а захочет — полетит куда вздумается. Поразмыслив так, он вновь вспомнил квартиру, где прежде жил, и удивился, что она ушла куда-то на дальний план. А когда дворничиха, подманивая его семечками и что-то ласково говоря, попыталась близко подойти, попугайчик свечой взмыл вверх.
Так он летел, пока не оказался выше крыш всех домов. Он видел воробьев, галдящих внизу и не решающихся подняться так высоко. Куда-то спешащую ворону. Людей и машины, ставших враз маленькими. Даже деревья, протянувшие ветви к солнцу, не могли достичь высоты, набранной попугайчиком.
Он еще раз оглядел крыши строений и разглядел вдалеке за ними реку, текущую куда-то за кромку леса. Попугайчик решительно взмахнул крылышками и полетел к ней. Он не знал, куда она его приведет и в той ли стороне находятся тропики, где жили его предки.
Но он летел и был счастлив.

Мы одной крови
Английский писатель Редьярд Киплинг не случайно вложил в уста Маугли слова: «Мы — одной крови!» Так человеческий детеныш, вскормленный волчьей стаей, обращался ко всем обитателям джунглей. И те, понимая его, признавали в нем одного из них, в чьих венах течет общая кровь.
Утверждая это, автор бессмертной книги о «мальчике-лягушонке» наверняка располагал какими-то познаниями о единстве человека и всего живущего на земле. Ибо еще древние мудрецы несколько тысяч лет назад знали, что все в мире сделано из одних и тех же «кирпичиков».
Эта общность человека с животными, птицами и рыбами проявляется не только в клеточном строении, но и в повадках и характерах, а у многих — и в обличии. Не на пустом же месте и не ради красного словца родились такие сравнения и определения, как волчий взгляд, птичий нос, медвежья походка, осиная талия, совиные глаза, звериный оскал и другие. И если внимательно приглядеться к живым особям, населяющим Землю, то во многих ситуациях человек далеко не «старший брат» зверью.